|
Евгений Синицын Смута
Исторический роман в стихах Книга 1 (фрагмент)
Пролог
Глаза открыты, жар томленья, В них блеск сверкающих огней, Вся в ожидании сновиденья… Вдруг вещий голос провиденья, Из тьмы веков примчался к ней: “Кто думал, что в шестнадцать лет, (Ищи в истории ответ), На трон взойдет кровавый царь, Сам, выйдя из рядов бояр, Он им же головы рубил И власть свою же тем крепил. (Царем ли правил сатана?), Когда на дыбах пытка шла. Но власть была ему дана: Чтоб государство расширять И власть боярства умалять. В сомненьях отдал царь приказ Богатства у церквей отнять; Но, не колеблясь, выбрал час, Послав к татарам свою рать, Царь пушками поджег Казань, Кровавую с татар взяв дань, Победу в битве одержав, Громил бояр и утверждал В народе страх своей рукой. Страну раздробленной враждой, В кулак единый собирая, И власть - на земли устремляя, Он получил в веках не зря, Лишь имя Грозного царя. Рукой жестокою своей, Карал врагов, карал друзей, Прочна у трона была власть. Царь, утоляя свою страсть Опричнину себе создал И ею веселился всласть. Она то зряча, то глуха, Жестока, мрачна и слепа. Коварством до краев полна. Царь Грозный кровью укрощал, Врагов, сподвижников своих И вот он выбрал средь других, Как сам жестокую главу. Скуратов нес - стране грозу. Своей коварною рукой Митрополита задушил. Такой жестокою ценой Иван Четвертый власть держал, В распутстве жил и жен менял, И сына в ярости убил; И душу грешную свою Он тем убийством загубил. А что народ? Народ пахал И молча на вражду взирал - Царя и непокорных тех бояр, Чьи головы летели в яр... Но цепи рабства уж тогда Проникли в души навсегда”. Какие страшные слова! Ей вещий голос прошептал. От них склонилась голова, На нервно дышащую грудь. Вот когда был начертан путь России в долгие века.
Часть первая
I Кончался век, как страшный сон, Шел девяносто первый год. Был шаток и не прочен трон. История не знает брод, Движение ее неумолимо, Всесильный рок ускорил ход, Какая сила с ним сравнима!? Злосчастный для России день, Бросает в будущее тень, В тот год пятнадцатого мая. Не зная тягостных забот, В субботу радостно гуляя, В далеком Угличе народ, Шумел на улицах просторных. Вихрился ветер напевая, Песнь из полей, им принесенных, Печалью сладкой удрученной. На шпилях бликами сверкая, Неугомонный солнца луч Со снежным облаком играя, Резвился меж отвесных круч, И горожан весной поил, И солнцем крыши золотил. Бросая неги страстный плед. А во дворце не ведая сует, Истории готовя страшный след, Вдали от новой прочной власти Царевич безмятежно жил. Но нет спасенья от напасти, Там дух смятения бродил. Однажды в час полуденный, На дворике, за крепостной стеной, Четыре сверстника с царевичем играя, Ножом старались в круг кидая, Друг перед другом щеголять - (Невинная забава края, Но страстно ею увлекалась знать). Когда игривый солнца луч, Уйдя в просторы от далеких туч, Вкруг них, трагедии не ведая, плескался, Внезапно приступ у Димитрия начался; Падучей черный недуг мальчика объял: Царевич оземь вдруг - в конвульсиях упал... Как буйство эпилепсии ужасно: С ножом в руке и судороге страшной Забилось тело на земле, Блеснуло лезвие у горла, И мрак пополз на солнечном челе, И на Руси все разом смолкло… И Грозного династия во мгле В кровавом видится венце. Из мамок, нянек плотный круг В гипнозе скованы в кольце. Трагедии свидетели вокруг Стояли двое на крыльце, Но в ужасе их чувства занемели, Опомнились... но слишком поздно, (Костлявая коса стучится в двери грозно), И жизнь, и дух из тела отлетели. О! Если б мальчика рука Тот ножик быстро отпустила, Стремительна как миг дуга - И в горло лезвие рука вонзила; И тело корчиться тотчас же перестало, Поверженное смертью ураганной. Над телом молча бездыханным Склонились мамки... и устало Царевича на руки подхватили. А в небе медленно три коршуна кружили, Предвестники Великой Смуты. И скоро Русь познала на себе: Войну крестьянскую и бунты, И голод, распри - дань судьбе, Интриги, заговоров волчью пасть, Кровавые жестокие сражения, И старины ушедшие видения, Стремительную самозванца власть, И безраздельную авантюристов страсть.
Так шлейф событий той весной Стал для России роковой.
II В покои царского дворца И мимо красного крыльца Всеобщий крик разноголосый, Как град камней летит с откоса. Обед в тот час в дворце начался, Как вихрем крик в него ворвался, И воплем тем оповещенным Царица ринулась во двор... О! Ужас видит ее взор, Туманом слез отягощенным, Царевич мертв, повис в руках, И мамки, няньки все в слезах: Кричат, рыдают, причитают И руки к небу воздымают. Царицу мать гнев обуял, И дух в ней Грозного взыграл - И в бешенстве Нагая бьет Поленом мамку Василису... Проклятия правителю Борису, Безумная Нагая шлет, Объял все тело хладный пот, И крик извергнут дикой мукой, Коль смерть врывается без стука. И в злобе с перекошенным лицом Царица мать народ зовет. Над площадью, перед дворцом Врываясь, в небо звон плывет. Бурлит толпа, терзать готова И, распаляясь, она снова Возмездья жаждет рокового. Раскинув руки, как орлица, Вопит безумная царица: “Осип царевича убил Проклятый Василисы сын”. Все громче, громче бьет набат, Бегут на площадь стар и млад. Шумит, беснуется народ: “Царевич мертв, царевич мертв...” Ревет толпа, возбуждена, Готова растерзать она Убийц царевича лихих, Пока схватила лишь двоих... Рыдая, колокол звонит... И страшно Нагая вопит: “Злодеям казнь!” И тут на звон Примчался в Кремль на вороном Сам Битяговский Михаил, Борисом послан в Углич был, И главным дьяком там служил. Бежит он верхние покои, Там никого сейчас уж нет, Бежит во двор - следы лишь крови, Померк в нем полуденный свет, Накинут будто красный плед. А колокольный звон гудит, И страстью дикою кипит Толпа на площади. И боль Сердца и души разрывает. Идет на Русь мятеж крамол. И ярость в людях достигает Опасной кажется черты - Уж нет пред властью немоты. Народ на площади шумит, И к самосуду сам стремится. И мукой колокол гудит, И эхом звук его двоится. Вскочил опять дьяк на коня, По узкой улицей он мчится, И вот уж в звонницу ломится, Перчаткой в двери колотя. Но безуспешно. Там звонарь Засовом мощным закрепился, От власти им отгородился. Бессилен был бы здесь сам царь. Но главный дьяк пока не сдался, Кому он здесь повиновался? На площадь на коне он скачет, Толпу скорей увещевать, А колокол вновь тяжко плачет. Дьяк просит у семьи Нагих. Народ хоть до суда унять - Но справедливости у них Ему дождаться не пришлось, Те, помнят старые обиды, И правосудия Фемиды Сыскать ему не удалось. И братья - пьяный Михаил, (Уж он- то дьяка не любил), Смертельно дьяка ненавидел, Где ненависть там жди погибель. С дворца примчавшийся Андрей Кричит толпе: «Кончай скорей!». Племянник Битяговского Никита, Что заступился за Осипа, Сам смертный приговор себе И Битяговского семье Он подписал в минуту роковую И истину открыл в истории иную, Торя тропу лихой молве. Чрез сотни лет бери любую. Дрожит семья в своей избе. Засовы прочны, дверь дубова, Но мчится рок по борозде, И нет спасительного крова. Безвинным в вихре суждено, За юношу ответить головами. А кровь уж хлещет чрез окно - И гибнут все под топорами – Дубовые их двери не спасли Пред яростью разгневанной толпы. Свершился первый самосуд, (Так версия возникла на Руси, Оставив для истории лишь суд). Царевича зарезали убийцы: Осип, да Качалов Никита. Осталась истина сокрыта Массивной крышкою гробницы. Коварна ложь сильнее всех, Лишь истины всегда боится. И, выставив гряду помех, Из-за засады ей грозится. Внезапно в жизнь несчастный случай, Как вихрь врывается могучий В судьбу злосчастную людей, Мешая вместе рай и ад, Гремучей смеси нет грозней. Обрушив страсти водопад, И правя миром с колесницы, Готовя на Руси распад. Событий страшных вереница Внесет в сознание раздор, И лишь истории укор, Придет как вестник запоздалый; Судьбе проложен тяжкий створ, И распрей выткан был позор. Так Русь на стыке двух веков Вражда жестокая терзала, Взорвав устои всех оков, У пробужденного вулкана. И в Углич гневом возбужденный Летит уж из столицы весть - То трон известьем распаленный, Немедля приготовил месть… Трон не хитрил, ему ль лукавить - Комиссию, решив направить, Чтоб истину установить, Дознанием быстрым удивить, И клевету семьи Нагих На месте тотчас пригвоздить… Понять комиссия должна В тот день пятнадцатого мая. Где - правда и где ложь глухая, Но, правда - та всегда одна, А ложь – в лицо смеяться ей вольна.
III Фактическим правителем тогда Был на Руси царя могучий шурин. Везде и всюду, и всегда Какие не были бы бури, Он правил за убогого царя. О гибели наследника престола Узнал всесильный Годунов, Сам, находясь среди врагов, Увидев в царстве тень раскола, С комиссией он Шуйского послал – Про смерть Димитрия узнать: Вина на ком, кого карать. Кто лжец, кто власти жаждет, И в обществе накал пропал, И присмирел в народе каждый, Утих на время грозный вал. Князь едет истину искать. Хоть истина всегда неуловима, Хоть лжи пред ней всегда стремнина, Должна и ложь перед Шуйским пасть - Неумолима фактов снасть. Князь Шуйский просто рассуждал, Нагие в ярости, со смертью Дмитрия, Теряя близость к будущему трону, Не видя драмы и ее развития Из мести ткут не зря свой вал: Коль бурей унесло корону – Так случай карты их смешал - Надежда царствовать погибла, Коль смерть царевича настигла. Их гнев как смерч несокрушим, Дьяк пал грозою их гоним. Был Битяговский ставленник Бориса Годунова, Не ускользнул тот факт от Шуйского. Сурово Вершил глава комиссии дознание; И вновь свидетельств содроганье Картину смерти жуткой рисовало, Как страшная болезнь - отца наследство Проникла в кровь, отняв у сына детство, Царевича несчастного врасплох застала, И тем династию умершего царя За жизнь жестокую чрез сына покарала. И не взошла над прахом Грозного заря. Недолго Шуйский выяснял, Кто истину ему открыть поможет - Убийц ли кто - то подослал? От рук каких Димитрий пал? - Сомнение комиссию тревожит. Кто рядом близ царевича стоял, Когда несчастный в судорогах страшных Косой как скошенный упал. Их было семь свидетелей злосчастных, Кто близко видел мальчика кончину, Когда царевича недуг сразил. Нет, не было у них причины, То рок династию сгубил; И Русь на части расчленил Заточенный как бритва детский ножик - Вмиг разорвал у власти вожжи! Как требовал закон дознанья - Допрос начался с показаний Петрушки Колобова, он старшим был Средь мальчиков, они с царевичем играли, И ближе всех к царевичу стояли. Сначала Шуйский Василису допросил. Глава комиссии допрос вел беспристрастно. И понял князь, в конце концов, Сведя все смыслы разных слов, Расправа оказалась та напрасной. И причитания мамки Волоховой, Ответы путаные Марьи Колобовой И показания кормилицы Тучковой, Он не нашел у них большой вины - Когда ответы князь сложил: То всех в немногом обвинил - Им в недосмотре суд грозил. Но плакали и каялись они: Царевича от смерти не спасли. Да, виноваты они в том, Что охватил их будто сон, Когда бы кинулись к нему без промедления И вырвали бы нож из тонких детских рук, Не упустив смертельного мгновения! Но заколдован был тот страшный круг. И завертелся он в мистическом движении.
IV Первый ученый
Поэма только началась, а мы Уж в диалог вступить готовы. Со лжи хотим сорвать покровы? Иль выведать все тайны сатаны?
Второй ученый
Так что же миром правит рок, Или случайное стечение обстоятельств? Всегда ль победой наслаждается порок?
Первый ученый
И в том, и в том, во всем я сомневаюсь, Но истину хотел бы я найти, И в этом я признаюсь, каюсь.
Второй ученый
А как с небес на это смотрит бог? От этого вопроса не уйти.
Первый ученый
Как бог не знаю, если же не рок, То, как мы можем объяснить И отыскать ту истинную нить, Чтоб в лабиринте нас вела, Отринув рабства удила. Событий цепь была ужасна: Чреде событий неподвластна, Наперекор и стонам и слезам, Людским законам и делам Кроме трагической судьбы. Среди дворцовой суеты, Династию всю Калиты Событий цепь - змеей давящей,
Без промаха царей губящей Власть низвергала с высоты.
Второй ученый
То за жестокость был урок, Так действует лишь неприступный рок. Случайностью чреду губительных трагедий, Загадки тайные исчезновения наследий, Попробуем мы вместе проследить, Открытой истиной себя же вдохновить.
Первый ученый (Убежденно)
Но прочь сомненья - Я весь во власти озаренья: В трагедиях я вижу рок, Судьбы неумолимой участь, Ее вневременный урок… Как в небе роковая туча, Повиснув над царя правленьем, Крушила постамент могучий. И новой смертью обречен порок; Со странной легкостью мысль начала движение, Ее нашли, не испытав привычного мученья. И суть мистическая уж лежит пред нами, Не долго пребывать ей за стенами. Прозрачно было провидение - Оно давало Годунову власть, Ее не надо было красть, В движении вверх он черпал наслаждение, Ни мук не испытав, страданий сильных и сомненья.
Второй ученый
Замечу вам, что через много лет, Узнает он и власти яркий свет, И как страшна у власти пасть, И как уму предъявит власть Само безумство. Первый ученый
В словах у вас не мысль звучит, А неприязненное к власти чувство. Боюсь, что диалог о власти вам горчит.
Второй ученый
Напротив тайны власти мой удел, И мысль не знает в них предел.
Первый ученый
Начнем с того, когда Борис младой Из вотчины семейной небольшой - Которою владели в Костроме, Мелкопоместные дворяне Годуновы, Вдруг оказались при дворе, Порядки были там суровы. То первый к трону был Бориса шаг.
Второй ученый (Замечает)
Тогда он знати не был еще враг. И ненависть князей не возбуждал.
Первый ученый (Продолжает)
Пока иное я вам не сказал: У Грозного царя сын Федор слабоумный, Женился на Борисовой сестре Ирине хитроумной. Практична и умна была она, И мужа прибрала к себе ее рука. Недаром при дворе как брат ее Борис Ирина с лет младых все воспитанье получила.
Второй ученый (Замечает)
У трона свойство - его низ, Таинственная сила, Одних она губила, Другим, готовя возвышенье, Интригам научила - Не упусти - желанное мгновенье. Борис царю родня, Еще ступенька к трону; Но перед троном полымя, Бесстрашен был Борис, к тому же молод. Неукротимо вверх по склону, Испытывая к власти голод, Уже карабкался способный Годунов, В враждебном неприступном стане Врасплох застигнутых врагов. Теперь он жил в царевичивем клане. И снова случай или рок! Вновь торжествующий порок Ступеньку к трону проложил Тяжелым посохом избил, Иван Четвертый в страшном гневе Любимого царевича Ивана, Губя в безумстве свое семя, Попав в тиски лишь ярости капкана. Не пожалел кровавый царь Жену царевича, хотя она Беременной тогда была.
Второй ученый (перебивает)
Вот каковы порядки были в старь.
Первый ученый
Несчастная родить уж не смогла. И снова, будто подчиняясь року, Дань тяжкую отдав пороку, Судьба у Грозного детей Мстит деспоту сама грозней. Любимый сын скончался от побоев; Что ж, такова судьба изгоев.
Второй ученый (снова перебивает)
Мне остается вам сказать. Наказан был жестокий царь, Руси всесильный государь. Но вы хотите оправдать Свою идею рока, Или закон неумолимого возмездия - порока.
Первый ученый
Не стану сразу отвечать, Но нить рассказа буду продолжать. Последний брак царя с Нагой Марией, Дал сына им Димитрия больного. И не было бы случая другого - Дорогу к трону Годунову расчищая, Царевич, в ножички играя, Нанес ножом себе удар смертельный, И крест не спас его нательный, К династии смерть крадучись ползла Когда в припадке падучей Стонала под царевичем земля.
Второй ученый
Борис тогда сидел в Кремле. Когда болезнь династию сгубила.
Первый ученый
Так что же это рок? Или судьба, над всем стоящая, ему же мстила, Или характер страшного, жестокого царя Отмерил для детей его недолгий срок.
Второй ученый (С сожалением)
Но над Россией не взошла заря.
Первый ученый
И в Смуту дикую ее же погрузила.
Второй ученый
Нет спору, что стоит за этим - Какая - то слепая сила.
Первый ученый
У тайны верные приметы, Коли разгадку ищут все: Художники, историки, поэты. Одни движимы любопытством, Другие истиной побуждены, Но тайне не дано раскрыться – И парадоксы ей разбужены. И взгляд, куда ни кинь - везде Видны следы ужасного безумства. Вот факт даю вам непреложный - Меняя жен, снедаемый распутством, Метался непреклонный Грозный, Сжигаемый страстями и горя, Иван в интригах воспитал Возле себя умнейшего царя, Ведь трон к ногам Бориса сам не пал! Дурак - дворянин худородный Власть не отнял бы никогда У знати алчной, вероломной, На трон взирающей всегда.
Второй ученый
Чем выделялся Годунов? Первый ученый
Обширным знанием ничтожности врагов, Непревзойденным политическим чутьем, Девизом - два потока, коль сольем, Враги себя в них уничтожат, Союзники же силу общую умножат; Еще - искусством осторожных комбинаций, И целым выходил из безнадежных ситуаций.
Второй ученый
Где школу Годунов прошел?
Первый ученый
В опричнине, он молодость провел. Любимцем Грозного тогда он слыл. Но случай был всегда ему подмогой, И трону вел немыслимой дорогой.
Второй ученый
Что означает случайностей закон незримый? И почему их цепь всегда неумолима?
Первый ученый
Дорогу к трону случай проложил. Хочу сравнение такое предложить – Метафорою мысль вашу пленить: Как яблоки на дереве висят, Как будто бы разбросаны случайно: Есть в этом вечная непознанная тайна. Как вызреют, под тяжестью летят На землю хаотично вдруг - В полете общие законы проявляя, И, падая, плодами чертят круг, Наш взгляд, палитрой сочных красок удивляя. Какая красота простерлась на земле – Янтарь позолоченный – гармония, какая – Как дань возвышенной мечте. Попробуй яблоки местами переставить, Красиво так их всех расположенье, Хотя поток их был случаен.
Второй ученый
Да, в этом видится нам не слукавить, Закономерно с дерева плодов паденье.
Первый ученый
Так и события идут, Как в лабиринте - друг за другом: Как перевернутые в пашне комья плугом, Как день за днем хлеба растут; Не умер Федор бы отец Бориса, Его не воспитал бы Димитрий дядя, За каждым его шагом глядя. Димитрий вышел из помещичьего низа, Бездетный дворянин, мелкопоместный, худородный, Опричнина рубила головы тогда высокородным. Вот дядя оказался при дворе царя Четвертого Ивана, И Годуновы уж в черте могущественного стана. И там, жестокую науку власти Младой опричник Годунов прошел, Там в гуще всех интриг познал он силу страсти. И тягу к власти приобрел, И там талант Правителя расцвел.
V
Одна эпоха уходила С кончиной Грозного царя, На смену шла другая сила, Уже опричнине грозя. Правительство, боясь народа, Молчало. Но слухи уж бегут, Молвы жестокая природа Уходит от царевых пут. Кипят опять волненья страсти, А земщина уж тут как тут, И рвется, как и прежде, к власти. Двойник опричнины кровавой, «Двор» остается для расправы, В нем регент Бельский во главе, Опасен знати он вдвойне. Ведь был не знатен, худороден, И к вероломству всегда склонен. При слабом Федоре царе, Бы верховодил при дворе. Но страх народного волненья, Сильнее Грозного веленья. Глубокой ночью на Руси Царю присягу принесли. Царь новый Федор слаб умом, И телом был совсем тщедушный. Царь в завещании своем, Включил опекунов послушных. Перед вратами в мир иной Остался Грозный сам собой. Хоть смерть не мог перехитрить, Опекунов сумел стравить, Ведь четырех бояр - врагов, Назначил как опекунов. Хоть хлопнул снова Грозный дверью, Но он бессилен перед смертью. Живых приказов уже нет, А в списке вновь коварный след. Коль шурин Федора Борис, Скатился от престола вниз. Не стал царя опекуном, От трона был он оттеснен. Кипела распря у престола, Враждою как всегда горя, Столкнулись меж собою снова, Бояре знатные, князья, Все, оттирая Годунова, Царя кровавого ведь нет, Коль смело головы подняли. Поставив трусости запрет, Как змеи хитрыми вдруг стали. Тиран хотя в гробу лежит, Но регент Бельский им грозит. Богдан был смел и был хитер, И окружил стрельцами двор, Скорей все пушки зарядил, И знак всем дал - кто властелин. Но тут народ свой голос громкий, Услышать дал боярам знатным, Переполох опять у трона, К Кремлю идет простой народ, И эхом мощным троекратным Гром пушек слышен у ворот. Стрельцы сражаются с народом, Уж пали первые ряды, Кровь льет из ран под небосводом, Но знак предчувствия беды, Испугом охватил бояр, Забыв тотчас свои раздоры, Смещают Бельского с поста, Погас восстания тотчас жар, Бельского в ссылку отправляют, И на Соборе избирают На царство Федора не зря. Народ добился своей цели, Опричнина себя смела. А шурин Федора царя Ему полезная родня.
VI Пока ученые свой диспут медленно вели, Ученостью друг друга поражая, Пока они из фактов сеть плели, За спором их на небе наблюдая, Поэты вместе собрались, И зорким взглядом издали, Где мирно облака паслись, Пускали стрелы рифм друг в друга. Их часть летела до земли, Пронзая избранных умы, Пределы, покидая круга, Где спали снежные хребты.
Первый поэт (Обращается ко второму.)
Никто не знает наперед, Где случай, а где рок их ждет, Иль за грехи их жизнь карает, За мысль коварную, что зла другим желает. Поэмы пишут не о том, Как зло столкнулось вдруг с добром. Они о том всем повествует, Что власть одних - другим дарует, Одни имеют, но теряют, По головам одни шагают, Другие молча внемлют власти, Безропотно и без участья; Другие в бой за ней идут И массы за собой ведут. Народ как был далек от власти, Так и остался навсегда, Что ж такова его судьба. Тирана власть сродни напасти, Власть все себе одна берет. Народу крохи отдает. Народ все терпит, но потом Лишь искра вспыхнет - восстает. И запылает общий дом. Но ничего страшнее нет, Чем Смута в обществе больном. Тогда пред всеми меркнет свет.
Второй поэт (прерывает)
Властитель рифм и красоты! Бросаешь тьме ты вызов смелый! Своей отвагой неумелой, Какую участь прочишь ты Своим деяниям искрометным, И мыслям дерзким мимолетным. Умчавшись, прочь от суеты, Ты тщишь найти свои мечты. Не в море ль духа пустоты Плоды увидеть красоты?! Стремительным ума полетом Невежд ты жаждешь удивить?! Их жалом истины пронзить?! Увы! Какие заблужденья. Не им дано мысль полюбить! Ее полет и миг рожденья. И взлет небесный вдохновенья.
Первый поэт ( прерывает)
Как жаль - свой дар не ценишь ты, Ведь цель стиха - стрелой лети. Мысль, оперенная умом, Звенит и воздух рассечен. И наконечник мысли острый В доспехах щель найдет всегда, Вонзится жалом в тело монстра... И сдастся у невежд броня.
Второй поэт
Прочна невежества стена, Надменностью полна она. Пал смелый Ахиллес в бою, Кровь брызнула, его пята Копьем была поражена, Но не найти у них пяту. А коль удастся и найдешь, Так мыслью дерзкой не пробьешь. Ха! Ха! Ха! Прочна невежества броня. Когда поэзии стрела Летит вся полная огня. Но им все это нипочем.
Первый поэт
Твои сомнения о чем? Отчаяние в тебе самом, Но зря оно тебе грозит, И рифма дерзкая молчит. Но я не слушаю тебя. И стих твой потому любя, Что над судьбой он властелин. Пусть поражен всего один, И мраком он уж не гоним. Кто над собою господин, Того достигнет - мысль поэта. И много пущенных им стрел Проникнет в ум чужой, и где-то На подступах чужих земель Им участь необычную готовит.
Второй поэт
И все ж толпа всех стрел не ловит.
Первый поэт
Но доля же - потока их Заденет часть сердец людских. Их - знанием мощным наградит, Во тьме дорогу осветит Разящий огненный мой стих, И дверь им к небу отворит....
Их диалог вдруг сам затих. И вновь с читателем своим Мы вглубь истории уходим, Со смутным временем лихим В объятиях истину находим. Веков прошедших времена, Когда хаос над Русью правил, Как разделяла всех вражда, И бес смеялся и лукавил.
VII
Лишь мысль терзает беспощадно, Как власть и трон свой удержать, Каким боярам что отдать, Каким слоям он будет всласть, Каким ворам не даст он красть, Как растоптать злодеев свору, Как избежать на Руси мору, И заговорщиков подмять, Чтоб не повадно было им - Помыслить - даже не отнять И трон, и шапку Мономаха И выйти из воды сухим. Нет - головы пока с размаха Рубить врагам царь не готов; Умен, хитер был Годунов. Меж трех огней Борис метался, Не пламени сей царь боялся - Ошибку страшно совершить И дело жизни всей сгубить. Три слоя силу представляли, Чуть пламя вспыхнет, враждовали; Дворяне, знать и где-то там В долинах рек и по лесам, В глуши рассеянный народ, Народ опасен в недород, Уж это ведал Годунов. Дворяне те служить готовы, Но также нужен им доход. Казны на них не долго хватит, Поместья дам им чрез закон, Царя такого будут славить, Но если надо на войну Под трубный звук и блеск знамен Из них я войско соберу. Себе ли я могу лукавить - Со знатью дело потрудней, Так размышлял царь много дней: И Шуйских рюриковичей род Готовы возмутить народ. Они опасны мне вдвойне, На чьей Василий стороне, Неведомо царю сейчас, Не ведать буду и потом, За Шуйским надо глаз да глаз, Чтобы прочней стоял мой трон. Прав оказался царь Борис, Что князь Василий хитрый лис. Не мог и царь предвидеть наперед, В какое время Шуйскому черед, Престол занять в Москве придет. Но прежде покатится вниз С плеч ненавистных голова, Что Русь несчастную смутила, А Смута словно жернова Семью Бориса погубила... Но царь Борис тогда не правил, Он бренный мир как год оставил, Тот мир, что был им покорен. Но отвлеклись мы от забот, Какими был царь удручен. Поэтому мы вновь начнем Следить, как мыслей тайный ход Уж волновал царя в тот год, Он думал про Мстиславских племя И про Романовых князей, Ох, тяжело у власти бремя, Здесь кто кого. Но я сильней! А Шереметьевы бояре, А Салтыковы - государя Признать в душе как не хотят, Морозовы и Шеин в паре Объединиться норовят; Бутурлины - та тоже знать - Те не торопятся признать - Мое искусство управлять. Мою бы им престола власть! Бояре б гнев свой показали, И я уж знаю - воровали. У них я знаю - эту страсть! Старомосковских возвышения Мне допустить Бог не велит. Чинами здесь без промедления Царь наградить их не спешит; Но знать - сильна, и в ней опору Он может тотчас же сыскать, И вновь себе он говорит: “Коль умно им чины раздать То Мономаха шапка впору На мне при них будет сиять”. Так думал царь Борис надменный, И трон, для многих вожделенный Попал к тому, кто по уму, Подобно в море буруну, Над всеми дерзко возвышался, Кто укротил бояр толпу. Народ не спорил, покорялся. Но и такой мыслитель - царь, Всея России государь, Хоть мастер был плести интриги, Вот перст судьбы - против расстриги Не устоял сам Годунов Всего в течение трех годов.
VIII Когда и русский царь, какой Своей державною рукой Крестьян навек поработил? (Об этом спорить не устанут). Кто податью их век давил, - Пусть умники другим докажут. Но что народу из того - Кто нацепил на них ярмо. Народу ж было все равно: Один был царь или другой, Родился под какой звездой. Цари все вместе - заодно. Понять другое мудрено, Что мужику - ведь невдомек - Взбунтуйся - и царю урок, И цепи в бунте разрывали. Мятеж утих - опять ярмо, Вновь цепи шею оплетали; Лишь ночью труд давал зерно, Коль ночью на себя пахали. И так до смерти тяжкий труд, Но пробуждался мыслей суд, И все ж народ молчал, терпел, Но и в терпении был предел, Вмиг закипала в теле кровь. И возбудив к себе любовь, Вдруг в массе появлялся вождь, Как ураганный с неба дождь, Смывал он против власти страх, И как меча победный взмах, Крушил устои у престола, И закипала вновь крамола. И с именем вождя в борьбе, Не покорившись злой судьбе, Чернь без разбору все крушила. Других царей превозносила, И участи иной себе Искала в диком мятеже Мужицкая, неведомая сила. Но вновь восстанье подавляли, Дотла деревни все сжигали, Неволю кровью насаждая, Народ плетями усмиряли. И в рабстве глохла жизнь иная, Оброк и барщина крутая - Крестьян за плугом изнуряла, К земле их головы склоняла И в рабство снова загоняла.
IХ Кто сам хотел в правители попасть Чужого не потерпит возвышения, Попав на трон, он должен знать - Тех порази без промедления, Кто трон мечтает захватить, Мечту, лелея в упоении, Царя достойного свалить И бремя власти водрузить На плечи узкие худые. Борис не понаслышке знал. Он знал и времена лихие, Как Грозный заговор искал, Как кровь рекой из ран течет, И когда кровь на землю льется, Как мечется исступленный народ, И когда случай подвернется Престол предательством отнять, Уж тайный враг не промахнется Стрелой интриги трон украсть И получить при всем при этом Не ограниченную власть. Зачем же нам возвышенным поэтам Дарить им поэтическую страсть, Зачем нам лирой их сражать! Зачем нам зло живописать! Жизнь познается и в смирении И в красоте луны на темном небосклоне, И в суетливых днях, и в их движении, И в призрачной бессмысленной погоне За растлевающим богатством. За славой приходящей на мгновенье. Не омрачая строки святотатством, Придется нам себе сказать - Что не хотим себя смирять, Что неподвластны суете, Стремимся мыслью к возвышению, И там, в бездонной высоте, В не утихающих сомненьях Мы тщимся истину понять, И бунт в сознании унять - Себе ль, другим ли в назиданье. Через века увидеть пламя, Народов дерзкие восстанья, Трагические битвы за престол, Когда в отчизне был надлом, Кто корыстью ее к черте опасной, Не думая о будущем, подвел. Пусть критик скажет, что напрасно Усилия поэтов отдавать Познанию природы власти. И вдохновение черпать В неизлечимой тайной страсти. Проблема власти слишком глубока, Чтобы коснувшись лишь слегка Неуловимой красотой стиха, Всю пред читателем раскрыть, Понять, познать и удивить, И мыслию стремительной проникнуть В завесы тайн истории прошедшей Во тьму веков давно ушедших, Чтоб у читателя могла возникнуть Созвучная с поэтом мысль Найти в неясном - ясный смысл.
Х Неслышно ходит Годунов В палатах царских меж столов, Лишь дума отразилась на челе: “Пока спокойно все в Кремле; Но там - в далекой стороне, Где ветрам тесно в вышине, Татарская орда меня тревожит. Отсюда мне не видно из светлицы Казачьей вольницы границы, Когда коней наездники стреножат. Не раз походами нам угрожали, Набегами дикими нас разоряли. Ведь враг не дремлет и не спит, Азов открыт для них, стоит. Там крепость нужно основать, И рать туда быстрей послать, Стрельцам надежным дам указ, Чтоб на границе был свой глаз, Я должен Русь там укрепить, Холопов беглых всех ловить, Решением, что нашел сейчас, Могу двух зайцев я убить: Интригами трон не удержишь, Извне опасность не слабей, Границы внешние укрепишь И трон внутри будет прочней. Есть для царя одно лишь дело, - Страна б могучею была, Сейчас ее вражда разъела, Но Русь пока еще цела. Мне нужен верный воевода, Хочу его на юг послать, Пусть славу мне, среди народа Поможет на Руси сыскать”. Задумка та была удачной, Но вышло все наоборот. И кончилось все слишком мрачно, Не удался той мысли ход. Кто мыслить хочет наперед, Того желания едва ли Исполнятся в короткий срок. И в сердце как рубец - урок. Но то потом, а что вначале: Луч не блеснул на перевале, А рок уже нам сети вьет... В палаты царские зовет Борис Богдана свояка - Всесильного временщика, Того, кого не любит знать, Опричника, кому всю власть Сам Грозный отдал. При дворе На золоте и серебре И пил и ел - Был нагл и смел - Любимец Грозного Богдан. “Ему - то войско я и дам - Соперника я из Москвы пока Пошлю подальше от греха”, - Так размышлял всесильный царь, Богдану, приготовив дар. Не понаслышке ведал Годунов: В Кремле Богдана не любили, Немало он надел оков, Его боялись, но не чтили. Известен был он вероломством, Таким запомнился потомству. Не велико число бояр, Кто от опричника ушел, Кто кровью оросил престол. И рассуждал на троне царь: “Богдан опричник как я - Но ведь на трон то я взошел; Ему близка семья моя, Как я Богдан дворянин худородный, Теперь за стенами Кремля О чем мечтает вероломный? Я знаю мастер он интриг, Но знаю, что к тому ж он дик. Пусть в крепости покажет нрав, Пусть порезвиться он средь трав. Богдану рано на покой, Пусть поиграет вновь с судьбой; В конце концов, есть в нас родное, Двоюродные сестры жены наши, Красавиц мало, кто их краше. Так думал царь, сказал - иное. “Послушай Бельский,- молвил Годунов, Я дам тебе дворян, казаков и стрельцов. Пойдешь на юг, там град построишь, Возьмешь с собою слуг своих, Трех лучших скакунов моих, Богат ты, сразу их утроишь, Грозою стань для супостата”… Царева мысль была чревата, Опасностью земного искушенья, А для Богдана искушения вдвойне. Не побороть в себе томления, Не побороть участия в войне, Неугасима жажда превосходства. Богдану не впервой притворство: “ Царев - Борисов не Москва, Но там я буду голова”, - Подумал хитрая каналья, - “Татарам будет вакханалья, Коль вздумают на Русь пойти - Сраженье дам им в чистом поле, Узнают пусть Богдана волю - Стрельцов отряды не снести, Полки татар повергну в бегство, Чтоб страх не мог у них стереться, И быстры ноги, не смогли бы унести. Казаков южных присмирю, В союзники и всех возьму. А там... и их полки возглавлю, Себя их удалью прославлю”. Коварный блеск в глазах светился, И с ним хитрец с покоев царских удалился.
ХI В сопровождении огромного обоза, Надеясь недругов отбросить вспять, На юг, к Азову двигается рать, (Успеть ей надо до мороза), Поход продлится много дней. Но храбро войско, нет тревоги, Змеей ползет лесной дорогой, С ним челядь, двор, тьма лошадей, Запряженных в громоздкие телеги, Пять сотен боевых коней, Как хороши красавцы в быстром беге, А на телегах - с продовольствием мешки. Близка уж ночь, луна надменная восходит, Садятся вместе воины в кружки, По небу тучи безмятежно бродят, Тоской небесною гонимы, Малы просветы между ними. Стремятся в них лучи луны, И тучи в бликах изнутри Словно собой освещены. В тиши ночной... костры дымят, Безмолвно с гордостью стоят Шатры, раскинутые в поле. И кольца дыма словно кроны, Над полем гроздьями висят. Почувствовав свободу воли, Кобылы сивые и вороные кони, Распряженные из телег, Под звездами пасутся на лугах. Лучи луны, остановив свой бег, Запутавшись в изогнутых ветвях, Мерцали золотом в тенях, Чуть кромкой леса поглощены. Крик сов в лесу подобный стону, То с тишины покров срывал, То прерывался, то рыдал. И в разноликом лунном море, Строй часовых, что на дозоре, Сон армии надежно охраняют, В темнеющем просторе У сотен спящих вздохи тают. Лес мирной тишиной объят. Часы последние уж ночь считает, Во сне не вздрогнет дремлющая рать. Дневной задор их крепко спит, Лишь чад костров вокруг дымит.
ХII Как только небо рассветало, И кромку леса полоскало Златистой россыпью лучей, Трубили горны, меж ветвей, Пронзая воздух, звук летел. Он быстро ширился, звенел. Жизнь сразу в войске закипала. И знаменуя дня удел, Оружье бликами сверкало. Сил мощных ощутив приливы, Полки в движенье приходили, Щиты, хоругви развернув, На юг дорогой повернув, Равниной шли, шли по холмам, Дань, отдавая небесам. И дух им ветры возбуждали. Порывами ласкали грудь, Дневной нетруден был их путь, И дух их грозы вдохновляли. Полки на юг к Азову шли, Где ветры правили в степи, Где Северный Донец венчал Далекий край чужой земли, Где Дон природу оживлял. Журчаньем пенились ручьи Средь зеленеющих лугов, Широколиственных лесов. Там нес спокойно воды Дон. Богатой дичью был он полн, Кишела рыбою вода, Привольно жизнь в краю текла. Там волей нового царя Построить решено Царьград. Чтоб был он первой из преград От диких орд неисчислимых, От тысяч беглых казаков. "Воздвигну там я прочный вал", - Мечтал в Кремле царь Годунов, "Борисов - град я там создам, Чтоб вал атаки отражал, Моей опорой станет там. От грозных и несметных орд". И мыслью этой царь был горд. Богдан надеждой окрылен, Без меры властью поглощен, Забыл Богдан всегда надменный, Всей жизнью прошлою растленный, Опасны шутки с властью царской, Забыл Богдан цареву ласку. Ничто его не удручает, Лишь быль мечте преграды ставит. Сейчас Богдан здесь властелин, Еще надеждами он полон, Когда ж властитель был гоним. Ведь так далек Богдан от трона. Всегда коварен и хитер, Воздвигнув славы свой шатер. Он жил как будто в мираже, Недальновиден его взор. Идет по зыбкой он меже. И здесь у нас уж нет сомнения, И перст судьбы пришел в движенье. Кто глуп и смел, тот безрассуден, Не знал, что свыше он подсуден. Настигнет, мчась за ним, беда. И в искушениях пал Богдан, Богатством, властью возгордился, Себе расставил он капкан, Без меры едучи, хвалился: “ Борис пусть правит на Москве, А я в Царев – Борисове, Воздвигну сам себе престол И вспомню, как сажал на кол При Грозном - я своих врагов, Не страшен мне сам Годунов”. И щедро ратников одаривал, Хитрец он войско соблазнял, Поил, кормил и приговаривал И красноречием блистал: “Служите преданно вы мне, И заживем как в старине. В покое, мире, тишине”. И покатилася молва О щедрости его безмерной. Глупец не знал - его слова Раздув лишь славу безразмерно, Доносом мчатся до престола, И вот уж слава его гола. И вот к нему бежит беда, А о предательстве молва.
ХIII Стекается на площадь весь народ, Глашатай царский люд зовет: “Указом царским воевода Бельский К позорному столбу приговорен, И пыткой за предательство царя Он перед всеми осрамлен”. Не рассчитал Богдан, а - зря, Своим бахвальством - силы власти, Попался глупо – он на низкой страсти - Быть выше всех и всех превосходить, Смеяться Бельский вздумал над судьбой, Но посмеялся Бельский над собой. Борис решил свояка проучить. И пыткой издевательской сразить. Так в чем же Бельский преуспел? Зубами в ярости скрипел, Стонал и пытку у столба терпел, Когда палач железными щипцами, Держа щипцы двумя руками, Из бороды почти седой Драл волосы перед толпой. “Так это он хулить Бориса вздумал... Чей приговор: царя...я…я, аль - думы? Ну, поделом такому хвастуну; Гони быстрей его в тюрьму! Хорошей плетью его сечь, Но пытка есть еще похуже: Рвать бороду - чтоб стала уже, И в ссылку дальнюю упечь”, - Толпа галдела и кричала, В стихии дикого дурмана, Когда без бритвы оголяла Лицо злосчастного Богдана. И не щадя ни возраста, ни сана, Кромсала тело черная рука, По каплям кровоточила щека.
ХIV Есть вечные загадки мук: Зачем беснуется толпа? В чем пыток заколдован круг, Чужою пыткою распалена, Когда взметнется дикий звук Стенаний, стонов, и мольбы... Крутятся жернова судьбы, И их ритмичный дробный стук, По странам и по временам По царским и людским судам Как вихрь проносится могучий, Верша свой суд с небесной кручи. Толпа в безмолвии стоит, То, распаляясь, закричит; То гнев свой возбудит дремучий - Всевышнего в отчаянии молит… Загадки человеческой природы, Не отличишь в жестокости народы. Пытать везде, всегда готовы. В веках несчастных истязают, В веках тела плетьми “лобзают”. И лишь в бескрайней вышине В безмолвной светлой пелене Бесстрастно боги вниз взирают. У них свой суд, он справедлив, Страстям людским он не подвержен, Он каждому распределит, Никто в нем будет не забыт, Никто в нем будет не отвержен.
ХV Кому понять дано чужие муки, И ощутить как в судороге руки, От боли извиваются змеей. Когда бестрепетной косой Смерть вьется змием над толпой, Тешась над ужасом от скуки, Торя дорогу пред собой И наслаждаясь, слыша вой. Загадочно искусство палачей. Среди мучений и смертей Привычным взмахом топора Вершат, не глядя росчерки пера. Кому дано понять: Как душу можно огрубить, И кровью жажду напоить, Кому дано понять: Что палачами движет, И чувством диким ощущать, Как пламя мукой тело лижет, Страдальцев у позорного столба, Как стонет их беззвучная мольба. Кому дано понять: Что чувствовал Джордано, Закончив на костре смертельную борьбу, Попав в тиски зловещего капкана, И вечной истины кровавую судьбу. Кому дано понять: Стихами как он бунтовал, И мысли к небу простирал, Когда сидел он в мрачном подземелье, Он, кто мечтал невежество сломать, Погрязшее в интригах и безделье. Где дух его сейчас, кто мог такое знать. Так может быть всесильное искусство Нам осветит законы мирозданья, Разгадку даст в стихах безумства, Как гений истину в мучениях открыл, Ведь неслучайно он возвышенным поэтом был. Он обнажил у лжи коварные пороки, Он философию в искусство воплотил. Нашел движенья мироздания истоки, И вечные преподал миру он уроки. Поэзия всегда сильна сравнением, И все же каждый раз к нему Мы прибегаем не без скрытого стесненья, Дань отдавая зоркому уму. Еще в начале нашего повествования, Не отворяя дверь ко многим тайнам, (К ним прочно дверь затворена), Поэт не любит с тайной расставанья, Ведь мистикой она окружена. Без устали мы все искать готовы Клад истины, в руках имея слово. Мы ключ через метафору находим, Загадку, разгадав - к другой выходим. И вот метафора сама, Как будто бы поймалась в сеть ума: “Как в огнедышащем вулкане, При извержении пар бурлит”, Так мукою чужой кипит Страсть палачей в неистовом угаре, И взгляд их страшный леденит Участников немой расправы; Из века в век все те же нравы. Один и тот же слов калейдоскоп, Взгляд пламенит, взгляд леденит Толпа кипит, а рок вершит, Свой смертный, бесконечный сноп.
ХVI Вернемся мы к злосчастному Богдану, Жестокость равнодушна к сану, Подвергнут знатный воевода пытке, Ни тела, ни души жестокость не щадит, Раба пред золотистым слитком, И без огня она испепелит. И воеводы недруги бояре Когда указ был издан Государем, Злорадно в думе ухмылялись. Когда на площади в неистовом угаре, С врагом их беспощадно расправлялись. То миг был неприкрытого суда. Но...- о... - недобитый враг, Страшней открытого врага. Поднимет он кровавый стяг, Когда падет могучая рука, Та самая, что казнию позорной, Не суетясь и не мельча проворно, Богдана перед всеми покарала. Всесильная Борисова рука, Коль не лишила жизни свояка, То мстить надежду сохраняла. Вот эту истину Борис в тот миг Напрасно в своей жизни не постиг. Не знал, что на другом краю земли, Загадочный жил итальянский гений, Прославленный в веках Макиавелли. “ Лишь власть ни с кем ты не дели, Надеждою себя напрасно ты не тщи, Коль пощадил смертельного врага”, - В трактате “Князь”, - философ говорил, - Уж он не пощадит тебя, Хоть сколько бы его ты не просил. Тебе ж за твою милость мстя”. Давно Макиавелли истину нетленную изрек. И вечный дал правителям урок. Кто знал тогда, что Бельскому придет черед, Борисовой родне поставить страшный счет. Непрочный рухнет Годуновых дом, Подточенный сражением у Кром. Сейчас лицо у Бельского кровит, Несчастный у столба позорного стоит. Кровавый столб Богданом не прощен, И смертью Федора им будет отомщен. И крест на их вражде Богдан поставит, Предательство верша нечистыми руками. Когда родня становится смертельными врагами, Нет здесь загадки - коварно кто лукавит? Надменный Сатана умом врагов тут правит.
Все права защищены. Ни одна из частей настоящих произведений не может быть размещена и воспроизведена без предварительного согласования с авторами.
Copyright © 2010 |